Кенес Ракишев стал собирателем казахских проектов в России

После того как казахстанские власти обвинили бывшего владельца БТА-банка Мухтара Аблязова в крахе финансового учреждения и выводе средств, чиновники республики национализировали этот бизнес. Но у банка остались нерешенными вопросы с проблемными активами в России: в основном речь идет о девелоперских проектах. Новый владелец БТА Кенес Ракишев в интервью “Ъ” рассказал, как он пытается вернуть активы банка и почему финансирует стартапы.

— Вы приобрели БТА-банк в 2014 году, на пике скандала в связи с преследованием бывшего владельца Мухтара Аблязова. Зачем вам это нужно было?

— К этому моменту у меня уже был опыт инвестиций в банковский сектор и работы с проблемными активами. Я владел АО «Астана Финанс» (страховой и банковский бизнес.— “Ъ”), которое к 2014 году продал младшему партнеру. Когда в 2013 году правительство Казахстана и госфонд «Самрук-Казына» объявили о приватизации финансовых активов, я подавал заявки на первый конкурс, на покупку Тимер-банка и Альянс-банка. Комиссия с участием премьер-министра выбрала предложение другой финансовой группы. На второй конкурс выставили БТА-банк. Среди заявителей был Казкоммерцбанк. В последнем туре выяснилось, что мы сделали одинаковое предложение в $1 млрд, что было соизмеримо одному размеру капитала БТА. Посовещавшись, я решил с Казкоммерцбанком выкупить БТА у государства в консорциуме, где у каждой из сторон был паритет.

— В какой момент вы стали единственным акционером БТА?

— После сделки с государством мы стали договариваться об объединении Казкоммерцбанка и БТА. Остановились на том, что я передаю «Казкоммерцу» свои 50% в БТА, они мне 25% в своем капитале. В дальнейшем я увеличивал пакет в «Казкоммерце», скупая доли других акционеров этого банка. Когда я довел свои пакет до 70%, мы договорились о новой итерации: я отдал всю свою долю в «Казкоммерце» группе «Халык» и вернулся в БТА.

— Во главе правительственной комиссии, которая выбирала покупателя банков, был ваш тесть?

— Нет, он тогда уже не был премьер-министром. Он занимал этот пост в 2002 году, когда мне был 21 год. Я тогда большим бизнесом не занимался.

— А когда начали?

— С 2000 до 2004 года я работал в национальных сырьевых компаниях («Казмунайгаз», «Казтрансгаз».— “Ъ”), дошел до поста вице-президента и ушел в собственный бизнес. Основал компанию SAT & Company, существующую до сих пор: там мне принадлежит 77%. Начинали со строительного бизнеса и машиностроения. Затем вырос большой металлургический холдинг. В кризис 2008 года SAT стала консолидировать металлургические активы: Таразский металлургический завод (один из крупнейших ферросплавных заводов в Казахстане), АО ТЭМК, АО «Шалкия цинк».

Кстати, «Шалкия цинк» стал классическим примером покупки стрессового актива. До падения цен на цинк в 2009 году это был успешный производитель с капитализацией на Лондонской бирже в $650 млн. А в 2009 году мы купили его за $50 млн. Когда в 2011 году экономическая ситуация стабилизировалась, мы провели размещение акций холдинговой компании SAT & Company на Казахстанской бирже, привлекли $100 млн. Капитализация цинкового предприятия снова выросла до $600–700 млн. Затем долю в «Шалкия цинке» я отдал в счет оплаты БТА-банка национальной горнорудной компании «Тау-Кен Самрук» (дочерняя структура госфонда «Самрук-Казына»), ее зачли по оценке более чем $200 млн. Чтобы уплатить оставшуюся часть БТА, я продал почти все металлургические активы. У SAT осталось несколько месторождений никеля и кобальта. Занимать не пришлось, так как фонд «Самрук-Казына» предоставил трехлетнюю рассрочку по оплате.

— Из вашего рассказа можно предположить, что вы хотели просто банк, а БТА оказался случайной покупкой. Или вас попросили купить его?

— Нет, конечно. Я видел возможность заработать. К тому же я получил оптимальную рассрочку.

— Почему тогда вы вернули государству банковскую лицензию?

— Мне не нравятся ограничения и волатильность финансового рынка: неудобно работать, так как в любой момент могут потребоваться деньги на увеличение капитала и формирование резервов. С учетом особенностей банковского регулирования это рискованный бизнес, и всегда нужно иметь в запасе достаточную ликвидность. Поэтому я решил отказаться от банковской лицензии. Сегодня у БТА нет филиалов в Казахстане. Оставили головной офис, юридический департамент, департамент по возврату и развитию активов.

— За пределами Казахстана у БТА остался банковский бизнес?

— Да, на Украине, в Киргизии и Белоруссии. В этих странах работают три банка с общим объемом активов $200–300 млн. Зарабатывают все, кроме украинского. На Украине мы сократили бизнес и тоже планируем сдать лицензию из-за высоких политических и репутационных рисков: экс-топ-менеджмент под руководством Аблязова выдавал кредиты офшорам, которые не собирались их возвращать. Мы вынуждены вести настоящую юридическую войну, чтобы вернуть активы, выведенные таким образом. Среди них крупное фармацевтическое производство в Борисполе, уже удалось вернуть один торгцентр, ряд бизнес-центров.

— Вас не смущало, что БТА очень рискованный и политизированный актив с множеством заинтересованных сторон в разных странах?

— Хороший вопрос. В России и Казахстане приходится учитывать политические риски. К моменту покупки БТА у меня уже был опыт управления стрессовыми активами, серьезная команда для этого. Скоро появится официальная отчетность БТА: вы увидите, что у нас на балансе — очищенные активы на более чем $1 млрд. У нас также есть требования к другим лицам на $3,5 млрд. В то же время у БТА нет финансовых обязательств перед третьими лицами.

— То есть банк достался вам без обязательств перед вкладчиками?

— На момент обмена активами с Казкоммерцбанком в рамках сделки по покупке БТА обязательства перед вкладчиками оценивались в $3 млрд. Все они перешли «Казкоммерцу», который совместно с правительством и Национальным банком Казахстана занимаются урегулированием этих проблем. Жаль, что сейчас нельзя поменять название, чтобы устранить путаницу: все решения судов различных юрисдикций оформлены на БТА-банк.

— Какие бывшие активы Мухтара Аблязова в России БТА уже завела на свой баланс?

— Логистические парки в Екатеринбурге, Санкт-Петербурге, Новосибирске общей площадью 400 тыс. кв. м, которые раньше принадлежали группе «Евразия» и были незаконно выведены из БТА-банка Мухтаром Аблязовым. В этом сегменте у нас остались еще права требования на крупнейший логистический парк «Биек тау» в Татарстане, который перешел ВЭБу. Сейчас мы пробуем разрешить эту проблему. В любом случае нужно дождаться, когда будет снят арест, наложенный российскими судами.

Кроме того, на баланс БТА перешли такие девелоперские проекты, как площадка под торгцентр на Павелецкой площади, океанариум на Поклонной горе, бизнес-центр «1812», почти 2,2 тыс. га в Домодедовском районе Подмосковья и 400 га в Новой Москве, ближе к Калуге. Около 200 га в Новой Москве отдадим городу, так как они в природоохранной зоне, их нельзя использовать. На оставшийся объем мы запросили изменить категорию под индивидуальное жилищное строительство или строительство логистических парков. Также нужно снять формальный арест с этого участка.

— Что происходит с еще одним проблемным активом БТА — портом Витино в Мурманской области?

— Сейчас мы ведем переговоры с Gunvor о возможности реанимировать этот проект и отдать им в управление. Это первая часть сделки, второй может стать продажа порта Gunvor.

— У БТА были требования к владельцу зерновой компании «Настюша» Игорю Пинкевичу, к которому у властей Москвы есть претензии относительно его долгостроя — жилого комплекса «Царицыно» на юге столицы?

— В рамках расчетов с Игорем Пинкевичем БТА перешла часть проекта «Царицыно» без обязательств перед дольщиками. Это одобренный к застройке объем, сейчас мы ищем инвестора, чтобы закончить строительство и продать квартиры. БТА также получил активы «Настюши», включая сельхозземли на севере Казахстана.

— Какие зарубежные активы вы вернули на баланс БТА?

— Это в основном квартиры и дома в Великобритании, принадлежавшие связанным с Мухтаром Аблязовым компаниям. Параллельно работаем в США. Нам удалось доказать, что строительство квартир в центре Нью-Йорка на $500 млн было профинансировано кредитами БТА. Сейчас эта недвижимость арестована и поставлена на баланс банка. По этой схеме мы рассчитываем вернуть ряд активов, которые также кредитовала группа топ-менеджеров БТА-банка под руководством господина Аблязова.

— В какую сумму вам обошлось очищение и возврат активов?

— Сложно оценить, так как по ряду проектов БТА был не единственным претендентом. Взять, например, бизнес-центр «1812» и будущий океанариум в Москве, где права требования были у АСВ. Приходилось проводить совещания на уровне первого вице-премьера Игоря Шувалова и договариваться. Можно было провести торги и разделить выручку от продажи активов, но обе стороны понимали, что нет инвесторов, готовых зайти в такой актив. Поэтому мы решили участвовать в торгах сами, выкупить актив целиком по цене АСВ. В итоге 80% активов старого БТА-банка удалось завести на баланс управляющей компании БТА.

— Не уходите от ответа. Сколько вы заплатили на торгах?

— Сумму по трем проектам в Москве (проект океанариума, торгцентра на Павелецкой и бизнес-центр «1812») не назову, так как это коммерческая тайна. Нужно учитывать, что в этот период была девальвация валюты. До этого можно было уплатить рублевую стоимость в долларах суммой в два раза меньше. Но все остались довольны сделкой.

— У Мухтара Аблязова были и другие партнеры по проектам в России. Как с ними разбирались?

— По-разному. Но везде мы готовы договариваться, дисконтировать долг. Если не получается, идем в суд. Так, например, произошло с башней «Евразия» в «Москва-Сити». Основной кредитор ее строительства — БТА-банк, в соответствии с объемом выданных кредитов, наши первоначальные требования — $180 млн. Второй кредитор — Сбербанк, но он успел забрать часть башни до того, как мы начали борьбу за свои права. Нам повезло, что в 2014 году мы пришли к консенсусу и «Нафта Москва» Сулеймана Керимова выкупила доли обоих кредиторов, хотя и с дисконтом. Мы свою часть продали за $80 млн. Остались только права требования к бывшему соинвестору проекта Павлу Фуксу (владелец Mos City Group.— “Ъ”), но он не признал долг. Как бизнесмен я его понимаю: зачем ему платить за актив, который он потерял? Но есть юридическая часть, приходится требовать. Есть положительное решение суда по нашему требованию, запущен процесс поиска и заморозки активов Павла Фукса.

— Зачем вам понадобилось входить в капитал золотодобывающей компании Petropavlovsk?

— Я вижу большой потенциал для увеличения капитализации компании, если достроить автоклавный комплекс в Амурской области, так называемый POX Hub (Pressure Oxidation Hub). В России есть подобные удачные примеры, как у Polymetal. Когда Petropavlovsk достроит этот комплекс, то добыча вырастет на 30%. Только после того, как это случится, можно изучать возможность сделок по M&A.

— Вы имеете в виду покупки в России?

— В первую очередь в России. Но в рамках диверсификации нужно смотреть на Казахстан, Киргизию, Узбекистан, где у нас хорошая экспертиза.

— Известно ли вам, кто является бенефициарами Slevin Ltd и CABS Platform Ltd (совокупно выкупили пакет в 9,11% Petropavlovsk, которым владели основатели компании Павел Масловский и Питер Хамбро)? Почему эти компании сейчас требуют смены директоров Petropavlovsk и возвращения господина Масловского и других директоров?

— Эта информация стала для меня полной неожиданностью. Я хочу узнать больше об их планах и о том, как это повлияет на бизнес компании. Вместе с тем хотел бы напомнить, что ранее корпоративные противоречия мешали компании развиваться. Надеюсь, мы сможем найти решение, которое устроит всех акционеров.

— Как структурирован ваш венчурный бизнес?

— Мои интересы представляют два фонда — Singulariteam 1 и Singulariteam 2, которые инвестируют в 40–50 компаний, в основном в Израиле. Небольшая доля есть в США. Первый фонд на $22 млн — там мой партнер Джахангир Махмудов (сын Искандара Махмудова.— “Ъ”). Второй фонд на $130 млн, в нем кроме меня и Джахангира есть китайские инвесторы, чьи интересы представляет Goldman Sachs China.

— Во что они инвестируют?

— В энергетику и высокие технологии. Среди наших проектов — инновационная технология быстрой зарядки батарей для телефонов и автомобилей, разработанная компанией StoreDot: 30 секунд для смартфона и 5 минут для автомобильного аккумулятора. Автоконцерн Daimler вложил в проект $500 млн, таким образом, наша доля в 5% уже выросла до $25 млн. Ведутся переговоры с Tesla. Есть мини-спутник для заправки старых космических спутников, который может увеличивать срок службы на несколько десятков лет. Новый спутник стоит $200–300 млн, а его заправка — $6–10 млн. Этой технологией уже заинтересовался Airbus.

Также есть перспективная компания Sirin Labs, которую я основал вместе с Моше Хогегом. В середине второго квартала 2018 года она представит прототип криптосмартфона Finney. Для разработки первого в мире смартфона на блокчейне, ПК и операционной системы мы провели ICO на $157 млн.

— Вы сами выбираете объекты для инвестиций?

— Для этого есть менеджмент, а я и партнеры в совете директоров. Мировой опыт показывает, что 95% проектов в фондах посевных инвестиций умирают, а оставшиеся позволяют заработать. По итогам последнего аудита если перевести в наличные активы первого, небольшого фонда, то при плохом раскладе мы получим $50–60 млн, а при самом хорошем — $200–300 млн. Во втором фонде, который крупнее, у нас было два выхода из актива. Успешным выходом стала продажа за $200 млн сервиса такси June, который по механизму работы похож на Uber, но работал только в Нью-Йорке и Нью-Джерси. Покупателем стал Gettaxi. Наша доля была 20–30%, объем инвестиций $2 млн вместе с основателями Viber. Мы также продали стартап GeneSort, который специализируется на диагностике на ранних стадиях болезней на основе расшифровки и анализа генов. Его у нас купил гонконгский инвестиционный фонд AID Partners за $23 млн, мы вложили $1 млн и были основными акционерами. Также в том году корпорация Snap, создатель мобильного приложения Snapchat, приобрела за $7,7 млн патент на геофильтр стартапа Mobli, который входил в портфель наших высокотехнологичных активов. Сейчас мы в переговорах с Amazon: интернет-ритейлер интересуется сервисом, который помогает определить настроение человека по голосу при телефонном звонке.

— Какие инвестиции стали для вас неудачными?

— В России я участвовал в фонде Fast Lane Ventures вместе с Оскаром Хартманом и «ВТБ Капиталом». Инвестировали $3–4 млн во многие проекты, но выстрелили единицы: например, приложение по поиску знакомств Mamba и интернет-ритейлер KupiVIP. Остальные инвестиции пришлось списать. Все активы из этого фонда я продал с минусом.